– Привет, – небрежно бросила женщина.

– Ну конечно! – воскликнул Питер. – Вы же актриса! Счастлив познакомиться, – он пожал ей руку. Потом снова обратился к Джулиану: – Послушай, не могли бы мы с тобой пару минут потолковать о делах?

Джулиан слегка удивился и как будто встревожился, но сказал:

– Разумеется.

– Мне все равно пора идти, – заявила Саманта. – Скоро увидимся.

Джулиан проводил ее до двери, потом вернулся и сел на упаковочный ящик.

– Хорошо, старина, выкладывай, что у тебя на уме.

– Я ушел из «Белгравии», – сказал Питер. – И теперь ищу новое место, где бы смог вывесить свою мазню. Думаю, я такое место нашел. Помнишь, как здорово нам было работать вместе над организацией Бала оборванцев? И мне кажется, из нас с тобой снова может получиться хорошая команда.

Джулиан помрачнел и отвел взгляд в сторону окна.

– Тебя в последнее время не очень хорошо покупали, Пит.

Питер всплеснул руками.

– Брось, Джулиан! Ты не можешь отказаться от меня! Я стану для тебя потрясающей находкой.

Джулиан положил ладони на плечи Питеру.

– Позволь мне кое-что объяснить, дружище. У меня было двадцать тысяч фунтов, чтобы открыть эту галерею. Знаешь, сколько из них я уже потратил? Девятнадцать тысяч. А сколько картин приобрел при этом? Ни одной.

– Тогда на что же ушли деньги?

– Оплата вперед аренды помещения, мебель, отделка, штат сотрудников, налог на то, залог за это. Плюс реклама. Это бизнес, в котором трудно пробиться новичку, Пит. Представим, что я взял тебя к себе. Мне придется уделить тебе достаточно много наилучшего выставочного пространства, и не только потому, что мы друзья. В противном случае пойдут слухи, что я зажимаю тебя, а это повредит моей репутации. Ты же знаешь, насколько узок и полон злопыхателей круг людей, в котором приходится вращаться.

– Да уж, мне это прекрасно известно.

– Но твои работы не покупают, Пит, и я не могу отвести самые лучшие площади под то, чего не сумею продать. Только за первые шесть месяцев этого года в Лондоне обанкротились четыре художественные галереи. И меня может запросто постигнуть та же участь.

Питер медленно кивнул. Он не мог даже разозлиться. Джулиан не принадлежал к числу ожиревших на искусстве паразитов. Он сам находился пока на дне вместе с художниками.

К сказанному нечего было добавить. Питер побрел к двери. Когда он открыл ее, Джулиан выкрикнул вслед:

– Прости, мне очень жаль!

Питер снова кивнул и вышел на улицу.

В половине восьмого Питер сидел на стуле в аудитории и ждал, пока постепенно собирались ученики. Он даже не предполагал, когда брался за работу преподавателя рисования и живописи в местной политехнической школе, насколько счастлив будет получать здесь двадцать фунтов в неделю. Преподавать оказалось невыносимо скучно, а в каждом из классов едва ли находился хотя бы один подросток с чуть заметным проблеском дарования, но деньги помогали оплачивать ипотеку и счета от бакалейщика, пусть их с трудом хватало на это.

Он молча сидел, пока они располагались за своими подрамниками, сами теперь ожидая, даст ли он им задание или начнет читать лекцию. По пути сюда Питер пропустил пару стаканчиков: стоило ли жалеть несколько шиллингов? Они казались пустяком в сравнении с катастрофой, случившейся в его карьере.

Насколько он знал, из него получился хороший преподаватель. Ученикам нравилась его очевидная любовь к искусству и откровенные, порой даже жесткие в своей прямоте оценки их произведений. И он обладал способностью улучшить их результаты. Даже у тех, кто не владел никакими способностями. Демонстрировал им приемы работы, указывал на чисто технические ляпы, причем его советы легко запоминались.

Половина из них хотела затем продолжать образование в сфере изобразительного искусства. Дурачки! Кто-то должен был их предупредить, что они только понапрасну потратят время. Живопись следовало сделать всего лишь своим хобби и прожить счастливую жизнь, работая клерками в банках и компьютерными программистами.

Да, черт возьми, кто-то обязан им об этом сказать.

Они все уже собрались. Питер поднялся со стула.

– Нынешним вечером мы с вами поговорим о мире художников, – сказал он. – Насколько я знаю, некоторые из вас надеются уже вскоре стать частью этого мира.

Последовали два-три кивка в знак согласия.

– Так вот, именно им я адресую наилучший совет, какой только могу дать. Забудьте об этом. Я вам способен многое порассказать, – продолжал он. – Пару месяцев назад в Лондоне были проданы восемь картин за общую сумму в четыреста тысяч фунтов. Двое из авторов этих полотен умерли в нищете. Понимаете, как все устроено? Пока художник жив, он вкладывает в искусство всего себя без остатка, выплескивает на холсты свои жизненные соки и кровь, что течет в его жилах. – Питер криво усмехнулся. – Звучит мелодраматично, не так ли? Но это правда. Он, видите ли, интересуется только своими картинами. Зато жирные коты, богатые дяденьки, светские львицы, дельцы и коллекционеры ищут лишь способ вложения денег и сокращения для себя налогов. На самом деле им вовсе не нравятся сами по себе его произведения. Им нужно нечто безопасное и хорошо знакомое, а кроме того, они, эти милые знатоки изящных искусств, ничегошеньки не смыслят в живописи. И они не покупают картины у художника, а он умирает молодым. Проходит несколько лет, прежде чем находится пара восприимчивых людей, начинающих постепенно понимать смысл полотен, что ими хотел сказать живописец, и покупают его работы по дешевке: у друзей, которым он дарил свои вещи, в лавчонках старьевщиков, в захудалых галереях Борнмута или Уотфорда. Цены растут, картины начинают интересовать серьезных дельцов. И внезапно холсты художника становятся, во-первых, модными, а во-вторых, хорошим вложением средств. Его полотна оцениваются теперь в астрономические суммы – пятьдесят тысяч, двести тысяч и больше. Кто зарабатывает на этом? Торговцы, пронырливые скупщики или в лучшем случае те, кто обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы приобрести несколько работ, пока они еще не вызывали модного ажиотажа. Аукционеры, их сотрудники, хозяева галерей и салонов со своими бесчисленными секретарями. Деньги делают все, кроме самого художника, поскольку его уже нет в живых. А тем временем современные молодые таланты отчаянно борются за кусок хлеба насущного. В будущем их картины тоже начнут продаваться за астрономические суммы, но сейчас никто не видит их достоинств, они никому не нужны. Вы скажете, государство могло бы вмешаться в эти выгодные дела, заработать денег, чтобы открыть как можно больше общедоступных галерей. Но нет. Художник всегда остается в проигрыше. Всегда.

Позвольте рассказать немного о себе, – продолжал Питер. – Я стал на какое-то время исключением из правил – мои работы начали хорошо продаваться еще при жизни. Пользуясь этим, я купил в рассрочку жилье и завел ребенка. Я считался восходящей звездой английской живописи. Но потом дела пошли наперекосяк. Меня «переоценивали», как мне и было заявлено. Я вышел из моды. А мои манеры недостаточно утонченны для высшего общества. Внезапно я оказался повержен в крайнюю бедность. Меня вышвырнули на свалку. О, вы по-прежнему обладаете огромным талантом, говорят они мне. Лет через десять снова окажетесь на коне, взойдете к новым вершинам. А до тех пор я должен умирать с голода, рыть канавы или грабить банки. Им плевать, понимаете… – Он сделал паузу и только сейчас осознал, какую длинную речь произнес, насколько увлекли его собственные слова.

В аудитории воцарилась мертвая тишина под воздействием такой ярости, такой страсти, такой предельной и исповедальной откровенности.

– Зарубите себе на носу, – подвел итог он. – Последний, кто их заботит, кому они уделяют внимание, – это как раз тот человек, который использует свой полученный от бога дар создавать чудо живописи. То есть художник.

Он снова сел, упершись взглядом в стол перед собой. Это был старый учительский стол с вырезанными ножом чьими-то инициалами, чернильными пятнами, глубоко въевшимися в дерево. Всмотревшись в структуру материала, он заметил ее текучесть, подобную картине в стиле оп-арт [4] .